Корень зла. Будьте ласковы с этим ребенком, вы имеете дело с легковозбудимым гаденышем.
Тронуло.. да..
05.12.2010 в 15:40
Пишет Эндорфин.:Фанфик №14. Без названия
Без названия.
Автор: --
Бета: Оо
Рейтинг: G
Персонажи: близнецы Хитачин
Жанр: грустный и ужасный.
«Нас не станет. И осень замрет у открытой двери.
Нас не будет и реквием дождь по земле разливает.
Нас почти уже нет. Только вслух это не говори.
Если нас вдруг не станет, я просто умру. Обещаю.»
читать дальшеКогда же это началось? Никак не получается вспомнить.
- Каору, ты уже сделал английский?
Хикару кричит из другого конца комнаты. Вообще-то в доме Хитачин есть и рабочие кабинеты, и гостиные, и библиотека. Но близнецам всегда было лень идти в другое крыло, чтобы выучить уроки, а размеры спальни вполне позволяли разместить стол, стулья и все, что могло им понадобиться.
Сейчас вечер заглядывал в окно сквозь шифоновые занавески. Осень выдалась теплой, сухой, и створки все еще не закрывали на ночь.
- В процессе, – Каору недовольно смотрит на брата: не любит, когда его отвлекают. – А что?
- Надо учить чертово стихотворение, но они все такие дурацкие…
Вид у Хикару сейчас такой, словно его Харухи на свидание приглашает – растерянный, смущенный и злой. Хорошо, что Каору уже лежит – всегда любил читать лежа! – а то бы рисковал загреметь на пол. Он сдерживает смех. Вот кто из них старший?
- Бери самое короткое.
Почему ему никогда не приходят в голову простые решения?
- А ты?
- А я еще подумаю.
Хикару пару секунд сидит, обернувшись, и смотрит Каору в затылок: брат читает учебник, лежа на животе.
Все привыкли – и он привык! – что близнецы всегда учат одни и те же стихотворения, пишут сочинения на одну и ту же тему, выбирают одни и те же книги для самостоятельного чтения. Это непреложный закон мироздания – и вот он дал сбой.
Когда все-таки это началось? Когда тыква превратилась в карету или гораздо раньше, когда их впервые одели в разноцветные платьица, розовое и голубое?
За окном сгущаются сумерки, и в стекла порой начинают биться ночные бабочки. Давным-давно, когда они были маленькими, оба очень пугались и старались прижаться друг к другу поплотнее, а сами зачарованно смотрели на большие тени, метавшиеся по полу. Да… помнится, тогда они казались Каору пушистыми. Да и сейчас кажутся.
Он одергивает себя: уже десять, а стихотворение еще не выбрано. Вон, Хикару полчаса как ходит по комнате туда-сюда и читает вслух. Каору не в обиде – самому так учить стихи намного легче.
Одна проблема: то, что есть в учебнике, его не трогает. Ни капельки.
Каору рассеянно листает книжку на французском – сегодня был факультатив, и он достал ее вместе с остальными учебниками. Взгляд цепляет то одно предложение, то другое.
… День утомляет меня, надоедает мне. Он груд и шумен. Я с трудом встаю, нехотя одеваюсь и выхожу из дому с сожалением. Каждый шаг, каждое движение, жест, каждое слово, каждая мысль тяготит меня…
«Как удачно порой открываются книги… даже учебник», – Каору переворачивает еще несколько страниц. Потом еще, и еще – пока не натыкается взглядом на строчки, от которых в глазах темнеет:
Нас не станет. И боль разорвет этот мир пополам.
Нас не будет, и слово "депрессия" смысл потеряет.
Если нас вдруг не будет - хвала всем сгоревшим мостам!
Если нас вдруг не станет, никто кроме нас не узнает.
Едва прочитав, Каору понимает, что хочет повторить это вслух, на публику. Странно, раньше за ним не водилось такого мазохизма – обнажать душу перед всеми.
Открыв еще раз учебник английского, Каору убеждается, что приведенные там стихотворения вызывают у него только отвращение. Поэтому он садится со словарем к монитору – все равно Хикару уже давно из-за компьютера встал – и начинает работать.
Нас не станет.
We’ll vanish. Или лучше We’ll pass away? Нет, наверно все же vanish, хотя и неточно.
И осень замрет у открытой двери.
The fall standing still at the door. Нет, не то. Словарь – замереть… замереть… вот! The fall’s freezing at the door. Нет, криво. Ладно, придется выкинуть пару слов.
Нас не будет, и реквием дождь по земле разливает.
- And stately oxen harnessed to thy wain! Thou standest, like imperial Charlemagne… – голос Хикару врывается в его мысли и, по мере приближения брата, отвлекает все больше.
Самым коротким оказалось стихотворение Лонгфелло, из которого Хикару понимал хорошо если половину. Каору взглянул на брата, и печальное настроение, созданное выбранным стихотворением, тут же улетучилось.
- Хи-хи-хи, – он ничего не мог с собой поделать: Хикару с таким лицом читал незнакомые архаизмы…
- Чего смеешься?! – Хитачин-старший возмущенно захлопнул книгу.
- «Величественные волы»! – Каору глубоко вздохнул, чтобы побороть смех. – Ты бы видел свое лицо!
Хикару заглянул в монитор через плечо брата.
- А ты у нас, оказывается, большой романтик! – он ухмыльнулся. – Посмотрим, что выйдет из твоего перевода!
И снова начал читать вслух – громче прежнего.
«Ах вот как?» — Каору надел наушники, чтобы не слышать брата, и занялся текстом с удвоенным рвением. Чтобы вернуть настрой, пришлось потратить несколько минут. Впрочем, музыка, как всегда, выручала. А еще таинственные тени в парке, кусочек которого был виден из окна, и ночные бабочки. Теперь Каору хотелось смотреть на них вечно.
Нас не будет, и реквием дождь по земле разливает.
We will die, raining requiem onto the ground.
Да, пожалуй сойдет. И грамматика почти не хромает.
Нас почти уже нет. Только вслух это не говори.
Каору смотрит в монитор, но не видит ни одной буквы. Музыка? Тени? Он не слышит грохота в ушах – проигрыватель в случайном порядке выкинул какой-то хард-рок – не чувствует, что уронил книгу с колен и прижал клавиатуру.
Где-то по ту сторону наушников Хикару пытается докричаться до него, чтобы брат проверил, насколько хорошо он выучил стихотворение. «Наступит полночь, и карета превратится в тыкву. Ты ведь знаешь, что осталось совсем немного, Хикару?»
- Каору! – Хикару трясет брата за плечо. – Черт побери, да Каору же!
- Что? – спрашивает Каору, медленно стаскивая наушники. Чувство реальности постепенно возвращается. Увидеть бы обеспокоенные глаза брата… Но Хикару ненаблюдателен. Увы.
- Проверь меня. Пять минут уже ору.
Пожалуй, если сейчас он скажет то, что вертится на языке, брат его не поймет. А заклятие не стоит разрушать раньше времени. Поэтому Каору со вздохом открывает учебник и спрашивает:
- Какое?
Потом он смотрит в текст, а Хикару читает Лонгфелло – все почти как раньше, когда мир еще замыкался на них двоих. Только трещина уже есть, скорлупа распадается, и они оба об этом знают. Просто предпочитают молчать. Это так легко – не признаваться даже себе, что детство кончилось, что пора определяться, кто чего хочет от жизни. И поэтому:
We are gone, almost gone. Just don’t say it aloud.
Хикару спит, положив локти на стол и упершись лбом в руки. Свет настольной лампы играет на его огненно-рыжих волосах. Каору уже так устал, что волосы брата порой действительно кажутся ему огнем – особенно если смотреть краем глаза. Каждый раз, когда иллюзия становится полной, он, вздрогнув, поворачивает голову. Старые часы внизу, в гостиной, давно пробили полночь, пора ложиться спать, но Каору упрямо смотрит в экран: вычищает мелкие недочеты. Вот и учить не надо! Столько раз перечитывал в процессе, что все варианты всех сомнительных мест от зубов отскакивают. Сейчас, сейчас он запишет последнюю строчку – и спать… да, Хикару?
***
Звенящее чувство раскола не покидало его с самого утра. Временами Каору казалось, что он слышит треск разрушающейся скорлупы. Пора вылупляться, пора вставать во весь рост – но ему хочется свернуться клубком там, где над головой еще есть крыша: мир полон звуков, и это страшно, страшно, страшно!
- Каору? – на плечо ложится рука Харухи. – С тобой все в порядке? Ты какой-то нервный сегодня.
Он отчаянно мотает головой.
- Нет, все нормально. Спасибо, Харухи.
В голове вертятся строчки стихотворения, то с переводом, то без.
We’ll slip wind. And the wires by the gale will be torn.
Хикару в шутку пугал старосту, стащил карандаш у Харухи, получил за это подзатыльник…
Нас не станет, и лето погаснет сгоревшею спичкой.
Каору старательно делает вид, что это они вместе. Вместе подкладывают кнопку на стул учителю. Вместе отодвигают стул, когда староста как раз на него садится. Вместе прячут классный журнал.
Когда МЫ обретем совершенно смертельный покой…
Это заклинание. Его заклинание. То, что надо сохранить как можно дольше.
I’ll forget those eyes. You’ll forget how your habits were born.
После звонка Каору сидит как на иголках, нервно вертит в пальцах карандаш. Вот вызвали девочку с первой парты. Она выбрала Джона Донна. За ней выходит ее соседка – эта читает Уильяма Блейка. Потом староста – у него Роберт Бернс.
Его очередь неумолимо приближается. Каору заново перечитывает свой перевод. В глазах все расплывается, и он сжимает виски ледяными пальцами. Харухи порой косится на него, но молчит: в отличие от Хикару, она заметила, что ему не по себе. Когда наступает его очередь, Каору выходит к доске, с трудом заставляя себя держаться ровно, окидывает класс быстрым взглядом и говорит:
- Знаете, из того, что есть в учебнике, мне ничего не понравилось. Поэтому стихотворение я перевел сам.
Дрожь в голосе скрыть не получается.
Харухи смотрит на него с уважением, одобрительно качает головой. Хикару подпирает подбородок пальцами, приготовившись слушать. Легкая усмешка: наверняка он уже приготовил с десяток колкостей. Каору резким движением сминает листок с текстом. Еще не хватало, чтобы брат над ним подшучивал весь оставшийся день! Он вздергивает подбородок.
Шепотки в классе быстро стихают. Читая, Каору старается смотреть поверх голов, потому что там, на последней парте третьего ряда сидит его брат, и если они случайно встретятся глазами...
Горло словно сжимает чья-то рука. Плохо быть романтиком, очень плохо.
- Нас не станет. И осень замрет у открытой двери.
Каору каким-то чудом удается сделать так, чтобы голос не срывался. Чтобы никто не догадался, чего ему стоит загонять рыдания обратно и хоронить в собственной груди.
- Нас не будет, и реквием дождь по земле разливает.
Нас почти уже нет. Только вслух это не говори.
Каору держит паузу. Сейчас все глаза обращены на него, половина девчонок утирают слезы. Одна даже размазала тушь.
А Хикару проняло. Сразу видно, забыл все заготовленные колкости. Кажется, даже волосы дыбом встали, хи-хи. Он так забавно таращится на него… как баран на новые ворота, хи-хи. Можно подумать, не знал, что Каору хорош в английском. Хи-хи, у него такой вид! Испуганный, хи-хи, как тогда на хэллоуин, хи-хи, когда они увидели тень Бельзенефа. Хи-хи! Хи-хи-хи!
Пауза затягивается, но зато рыданий как не бывало. Когда у Хикару такое лицо… о, это дорогого стоит!
- Если нас вдруг не станет, я просто умру. Обещаю.
Едва дочитав, Каору пулей вылетает за дверь. В коридоре никого нет – урок в самом разгаре.
- Хи-хи-хи! – он сползает по стенке. – Хи… хи…
Грудь сотрясается, по лицу текут слезы, и он размазывает их рукавом. Смех гуляет под сводами коридора – там привольно, есть, где поиграть в догонялки с эхом. Смех прыгает, звенит в ушах, рикошетит от стен, снова и снова прошивая его насквозь. Навылет.
Из ран течет кровь. Или, может быть, слезы.
If we suddenly vanish, I’ll die. I’m giving my word.
URL записиБез названия.
Автор: --
Бета: Оо
Рейтинг: G
Персонажи: близнецы Хитачин
Жанр: грустный и ужасный.
Дисклеймер: я аккуратно!
Примечание: стихотворные цитаты на русском оттуда же, откуда ключ. Одна на английском - Лонгфелло. Прозаическая - Ги де Мопассан. Перевод стихотворения мой.
Тема:«Нас не станет. И осень замрет у открытой двери.
Нас не будет и реквием дождь по земле разливает.
Нас почти уже нет. Только вслух это не говори.
Если нас вдруг не станет, я просто умру. Обещаю.»
читать дальшеКогда же это началось? Никак не получается вспомнить.
- Каору, ты уже сделал английский?
Хикару кричит из другого конца комнаты. Вообще-то в доме Хитачин есть и рабочие кабинеты, и гостиные, и библиотека. Но близнецам всегда было лень идти в другое крыло, чтобы выучить уроки, а размеры спальни вполне позволяли разместить стол, стулья и все, что могло им понадобиться.
Сейчас вечер заглядывал в окно сквозь шифоновые занавески. Осень выдалась теплой, сухой, и створки все еще не закрывали на ночь.
- В процессе, – Каору недовольно смотрит на брата: не любит, когда его отвлекают. – А что?
- Надо учить чертово стихотворение, но они все такие дурацкие…
Вид у Хикару сейчас такой, словно его Харухи на свидание приглашает – растерянный, смущенный и злой. Хорошо, что Каору уже лежит – всегда любил читать лежа! – а то бы рисковал загреметь на пол. Он сдерживает смех. Вот кто из них старший?
- Бери самое короткое.
Почему ему никогда не приходят в голову простые решения?
- А ты?
- А я еще подумаю.
Хикару пару секунд сидит, обернувшись, и смотрит Каору в затылок: брат читает учебник, лежа на животе.
Все привыкли – и он привык! – что близнецы всегда учат одни и те же стихотворения, пишут сочинения на одну и ту же тему, выбирают одни и те же книги для самостоятельного чтения. Это непреложный закон мироздания – и вот он дал сбой.
Когда все-таки это началось? Когда тыква превратилась в карету или гораздо раньше, когда их впервые одели в разноцветные платьица, розовое и голубое?
За окном сгущаются сумерки, и в стекла порой начинают биться ночные бабочки. Давным-давно, когда они были маленькими, оба очень пугались и старались прижаться друг к другу поплотнее, а сами зачарованно смотрели на большие тени, метавшиеся по полу. Да… помнится, тогда они казались Каору пушистыми. Да и сейчас кажутся.
Он одергивает себя: уже десять, а стихотворение еще не выбрано. Вон, Хикару полчаса как ходит по комнате туда-сюда и читает вслух. Каору не в обиде – самому так учить стихи намного легче.
Одна проблема: то, что есть в учебнике, его не трогает. Ни капельки.
Каору рассеянно листает книжку на французском – сегодня был факультатив, и он достал ее вместе с остальными учебниками. Взгляд цепляет то одно предложение, то другое.
… День утомляет меня, надоедает мне. Он груд и шумен. Я с трудом встаю, нехотя одеваюсь и выхожу из дому с сожалением. Каждый шаг, каждое движение, жест, каждое слово, каждая мысль тяготит меня…
«Как удачно порой открываются книги… даже учебник», – Каору переворачивает еще несколько страниц. Потом еще, и еще – пока не натыкается взглядом на строчки, от которых в глазах темнеет:
Нас не станет. И боль разорвет этот мир пополам.
Нас не будет, и слово "депрессия" смысл потеряет.
Если нас вдруг не будет - хвала всем сгоревшим мостам!
Если нас вдруг не станет, никто кроме нас не узнает.
Едва прочитав, Каору понимает, что хочет повторить это вслух, на публику. Странно, раньше за ним не водилось такого мазохизма – обнажать душу перед всеми.
Открыв еще раз учебник английского, Каору убеждается, что приведенные там стихотворения вызывают у него только отвращение. Поэтому он садится со словарем к монитору – все равно Хикару уже давно из-за компьютера встал – и начинает работать.
Нас не станет.
We’ll vanish. Или лучше We’ll pass away? Нет, наверно все же vanish, хотя и неточно.
И осень замрет у открытой двери.
The fall standing still at the door. Нет, не то. Словарь – замереть… замереть… вот! The fall’s freezing at the door. Нет, криво. Ладно, придется выкинуть пару слов.
Нас не будет, и реквием дождь по земле разливает.
- And stately oxen harnessed to thy wain! Thou standest, like imperial Charlemagne… – голос Хикару врывается в его мысли и, по мере приближения брата, отвлекает все больше.
Самым коротким оказалось стихотворение Лонгфелло, из которого Хикару понимал хорошо если половину. Каору взглянул на брата, и печальное настроение, созданное выбранным стихотворением, тут же улетучилось.
- Хи-хи-хи, – он ничего не мог с собой поделать: Хикару с таким лицом читал незнакомые архаизмы…
- Чего смеешься?! – Хитачин-старший возмущенно захлопнул книгу.
- «Величественные волы»! – Каору глубоко вздохнул, чтобы побороть смех. – Ты бы видел свое лицо!
Хикару заглянул в монитор через плечо брата.
- А ты у нас, оказывается, большой романтик! – он ухмыльнулся. – Посмотрим, что выйдет из твоего перевода!
И снова начал читать вслух – громче прежнего.
«Ах вот как?» — Каору надел наушники, чтобы не слышать брата, и занялся текстом с удвоенным рвением. Чтобы вернуть настрой, пришлось потратить несколько минут. Впрочем, музыка, как всегда, выручала. А еще таинственные тени в парке, кусочек которого был виден из окна, и ночные бабочки. Теперь Каору хотелось смотреть на них вечно.
Нас не будет, и реквием дождь по земле разливает.
We will die, raining requiem onto the ground.
Да, пожалуй сойдет. И грамматика почти не хромает.
Нас почти уже нет. Только вслух это не говори.
Каору смотрит в монитор, но не видит ни одной буквы. Музыка? Тени? Он не слышит грохота в ушах – проигрыватель в случайном порядке выкинул какой-то хард-рок – не чувствует, что уронил книгу с колен и прижал клавиатуру.
Где-то по ту сторону наушников Хикару пытается докричаться до него, чтобы брат проверил, насколько хорошо он выучил стихотворение. «Наступит полночь, и карета превратится в тыкву. Ты ведь знаешь, что осталось совсем немного, Хикару?»
- Каору! – Хикару трясет брата за плечо. – Черт побери, да Каору же!
- Что? – спрашивает Каору, медленно стаскивая наушники. Чувство реальности постепенно возвращается. Увидеть бы обеспокоенные глаза брата… Но Хикару ненаблюдателен. Увы.
- Проверь меня. Пять минут уже ору.
Пожалуй, если сейчас он скажет то, что вертится на языке, брат его не поймет. А заклятие не стоит разрушать раньше времени. Поэтому Каору со вздохом открывает учебник и спрашивает:
- Какое?
Потом он смотрит в текст, а Хикару читает Лонгфелло – все почти как раньше, когда мир еще замыкался на них двоих. Только трещина уже есть, скорлупа распадается, и они оба об этом знают. Просто предпочитают молчать. Это так легко – не признаваться даже себе, что детство кончилось, что пора определяться, кто чего хочет от жизни. И поэтому:
We are gone, almost gone. Just don’t say it aloud.
Хикару спит, положив локти на стол и упершись лбом в руки. Свет настольной лампы играет на его огненно-рыжих волосах. Каору уже так устал, что волосы брата порой действительно кажутся ему огнем – особенно если смотреть краем глаза. Каждый раз, когда иллюзия становится полной, он, вздрогнув, поворачивает голову. Старые часы внизу, в гостиной, давно пробили полночь, пора ложиться спать, но Каору упрямо смотрит в экран: вычищает мелкие недочеты. Вот и учить не надо! Столько раз перечитывал в процессе, что все варианты всех сомнительных мест от зубов отскакивают. Сейчас, сейчас он запишет последнюю строчку – и спать… да, Хикару?
***
Звенящее чувство раскола не покидало его с самого утра. Временами Каору казалось, что он слышит треск разрушающейся скорлупы. Пора вылупляться, пора вставать во весь рост – но ему хочется свернуться клубком там, где над головой еще есть крыша: мир полон звуков, и это страшно, страшно, страшно!
- Каору? – на плечо ложится рука Харухи. – С тобой все в порядке? Ты какой-то нервный сегодня.
Он отчаянно мотает головой.
- Нет, все нормально. Спасибо, Харухи.
В голове вертятся строчки стихотворения, то с переводом, то без.
We’ll slip wind. And the wires by the gale will be torn.
Хикару в шутку пугал старосту, стащил карандаш у Харухи, получил за это подзатыльник…
Нас не станет, и лето погаснет сгоревшею спичкой.
Каору старательно делает вид, что это они вместе. Вместе подкладывают кнопку на стул учителю. Вместе отодвигают стул, когда староста как раз на него садится. Вместе прячут классный журнал.
Когда МЫ обретем совершенно смертельный покой…
Это заклинание. Его заклинание. То, что надо сохранить как можно дольше.
I’ll forget those eyes. You’ll forget how your habits were born.
После звонка Каору сидит как на иголках, нервно вертит в пальцах карандаш. Вот вызвали девочку с первой парты. Она выбрала Джона Донна. За ней выходит ее соседка – эта читает Уильяма Блейка. Потом староста – у него Роберт Бернс.
Его очередь неумолимо приближается. Каору заново перечитывает свой перевод. В глазах все расплывается, и он сжимает виски ледяными пальцами. Харухи порой косится на него, но молчит: в отличие от Хикару, она заметила, что ему не по себе. Когда наступает его очередь, Каору выходит к доске, с трудом заставляя себя держаться ровно, окидывает класс быстрым взглядом и говорит:
- Знаете, из того, что есть в учебнике, мне ничего не понравилось. Поэтому стихотворение я перевел сам.
Дрожь в голосе скрыть не получается.
Харухи смотрит на него с уважением, одобрительно качает головой. Хикару подпирает подбородок пальцами, приготовившись слушать. Легкая усмешка: наверняка он уже приготовил с десяток колкостей. Каору резким движением сминает листок с текстом. Еще не хватало, чтобы брат над ним подшучивал весь оставшийся день! Он вздергивает подбородок.
Шепотки в классе быстро стихают. Читая, Каору старается смотреть поверх голов, потому что там, на последней парте третьего ряда сидит его брат, и если они случайно встретятся глазами...
Горло словно сжимает чья-то рука. Плохо быть романтиком, очень плохо.
- Нас не станет. И осень замрет у открытой двери.
Каору каким-то чудом удается сделать так, чтобы голос не срывался. Чтобы никто не догадался, чего ему стоит загонять рыдания обратно и хоронить в собственной груди.
- Нас не будет, и реквием дождь по земле разливает.
Нас почти уже нет. Только вслух это не говори.
Каору держит паузу. Сейчас все глаза обращены на него, половина девчонок утирают слезы. Одна даже размазала тушь.
А Хикару проняло. Сразу видно, забыл все заготовленные колкости. Кажется, даже волосы дыбом встали, хи-хи. Он так забавно таращится на него… как баран на новые ворота, хи-хи. Можно подумать, не знал, что Каору хорош в английском. Хи-хи, у него такой вид! Испуганный, хи-хи, как тогда на хэллоуин, хи-хи, когда они увидели тень Бельзенефа. Хи-хи! Хи-хи-хи!
Пауза затягивается, но зато рыданий как не бывало. Когда у Хикару такое лицо… о, это дорогого стоит!
- Если нас вдруг не станет, я просто умру. Обещаю.
Едва дочитав, Каору пулей вылетает за дверь. В коридоре никого нет – урок в самом разгаре.
- Хи-хи-хи! – он сползает по стенке. – Хи… хи…
Грудь сотрясается, по лицу текут слезы, и он размазывает их рукавом. Смех гуляет под сводами коридора – там привольно, есть, где поиграть в догонялки с эхом. Смех прыгает, звенит в ушах, рикошетит от стен, снова и снова прошивая его насквозь. Навылет.
Из ран течет кровь. Или, может быть, слезы.
If we suddenly vanish, I’ll die. I’m giving my word.
@темы: fanfiction